Частица тьмы - Терри Тери

Мы выходим в ночь, Ксандер самый последний. Луна взошла уже высоко, что говорит о том, что мы пробыли внутри довольно долго.

Рука Ксандера касается моего плеча. «Теперь ты понимаешь, — шепчет он у меня в голове, — ты одна из нас — навсегда».

Когда я возвращаюсь в свою комнату, мне хочется оставаться в том же состоянии сознания. Даже сейчас, когда мы все разделились, последствия — и радость, и глубочайшая усталость — настолько сильны, что я чувствую себя одурманенной. Приходится заставить себя поднять барьеры, уйти в подсознание и обдумать то, что произошло этим вечером.

Я бы хотела, очень хотела быть вместе со всеми полностью, ничего не утаивая и не скрывая. И Беатрис была так счастлива, она буквально светилась изнутри и снаружи. Я впервые видела, чтобы она так открыто улыбалась.

Но я была не единственной, кто не целиком отдавался этому единению: Септа и Ксандер тоже скрывали какую-то часть себя. Должно быть, и у них есть тайны, которыми они не хотят делиться. Интересно, что это за тайны?

Если я узнаю, что скрывает Ксандер, то и он узнает мои секреты. Наверняка, он задается теми же вопросами.

Когда чуть раньше мы шли вместе и он рассказывал, как сильно любил маму, мы разделяли одну на двоих боль от ее потери. Это казалось настоящим.

Я приняла решение сделать все, чтобы он стал доверять мне, но так старалась обмануть его в отношении своих чувств, что обманывалась сама.

Это притворство. Я не могу доверять ему, когда так много поставлено на карту. Я должна помнить, кто он и что, или, по крайней мере, составить более полное представление об этом. Так много людей погибло во время эпидемии из-за него — и мама в том числе. Возможно, он не хотел, чтобы так случилось, возможно, считал, что поступает правильно, как он говорил, хотя трудно понять как. Но если Келли здесь и если то, что он говорит и не говорит, подразумевает, что она здесь или что он, по меньшей мере, знает, где она, тогда он украл ребенка у матери и брата. Это не оправдать ничем.

Ксандер говорил: представьте, каково будет, когда нас станет больше, но как насчет цены? Так мало людей выживает в эпидемии, которая сделала нас такими. Чтобы выживших стало больше, нужно, чтобы она распространялась дальше; чтобы выжившие объединились по всей земле, эпидемия тоже должна охватить всю землю.

Миллионам людей придется умереть ради того, чтобы чуть больше немногих жило вот так.

7

ЛАРА

Я нахожусь в доме за холмом — в том, который стоит отдельно, скрытый от посторонних глаз. Септа привела меня сюда вчера и велела не выходить. Сказала, что придет за мной.

Когда мне стало скучно и я попыталась выйти, то не смогла найти дверь. Ее не оказалось на обычном месте. Странно.

Почему я сижу здесь? Обычно я сплю в своей комнате в маленьком домике рядом с домом Септы, который находится на самом краю общины. Это ближе к общине, чем постройки внизу, где живут слуги и полевые работники, но и не является ее частью. Я не принадлежу ни к тем, ни к другим.

То, что меня спрятали здесь, должно быть, как-то связано с гостями, которые прилетели на самолете, когда я спала.

«Лара? Я иду. — Голос Септы в голове заставляет меня вздрогнуть. — И Ксандер тоже. Он хочет поговорить с тобой. Мы будем у тебя через несколько минут».

Ксандер здесь, и он хочет увидеться со мной? Но не может быть, чтобы меня переселили из-за этого. Он навещает меня время от времени, но никогда раньше меня не прятали вот так.

Сердце бьется быстрее, и я ощущаю легкое, успокаивающее прикосновение Септы. Пульс замедляется, приходит в норму.

Когда дверь вновь появляется, у меня мелькает мысль выскочить в нее — но нет, не хватит времени. Они уже переступают через порог.

Ксандер улыбается, и он единственный здесь, кто добр ко мне, но есть в нем что-то такое, я не знаю, что, отчего мне всегда хочется убежать.

— Как ты? — спрашивает он.

— Хорошо.

Он переводит взгляд на Септу, и по тому, как она смотрит на него, понятно, что они, должно быть, разговаривают между собой мысленно. Септа слегка поджимает губы и уходит.

Дверь за ней закрывается, и мое сердце опять колотится в груди. На этот раз Септа молчит.

— Все в порядке, Лара. Я просто хочу поговорить с тобой. — Ксандер садится. — Тебе все еще снятся кошмары?

Когда он упоминает о моих снах, я снова вспоминаю их: натиск боли и страха. Чувствую, как кровь сбегает с лица, и киваю.

Ксандер жестом приглашает меня сесть с ним рядом на низкий диван. Между нами остается расстояние, и он не придвигается. Но я ощущаю в нем разочарование из-за того, что я не села ближе.

— Как вы ладите с Септой?

Я удивленно вскидываю голову, бросаю быстрый взгляд на дверь.

Он улыбается одним уголком губ.

— Все в порядке. Она не слушает.

Я изумлена. Она всегда слушает; не у двери, нет, не настолько явно, да ей это и не нужно. И тогда-то до меня доходит, что ее легкое прикосновение в моем сознании, которое присутствует почти всегда и уже стало таким привычным, что я едва замечаю его, пока она не скажет что-нибудь, — оно исчезло.

— Хочешь сказать, я могу думать о чем угодно? Говорить все, что вздумается?

— Конечно, — заверяет он, и я понимаю, что он говорит правду. Не так, как Септа, которая задает вопросы, но ты знаешь, что нужно отвечать, даже если это неправда.

— Ну, думаю, мы неплохо ладим.

— Но?

— Я… не знаю. Большую часть времени я чувствую себя как-то не так.

— В каком смысле?

— Ну, то есть чувствую я себя нормально, но это как будто не я. Как будто я сплю наяву.

Он кивает, глаза задумчивые.

— Возможно, пора попробовать что-то другое. Ты чувствовала единение вчера вечером?

Я качаю головой. Когда они говорят о чем-то таком, чего я не ощущаю, я никогда не знаю, что сказать.

— Можно? — Я понимаю, о чем он просит, но удивлена. Септа никогда не спрашивает, и мне интересно, что было бы, если б я ответила «нет». Но по какой-то причине я не хочу отказывать.

Я киваю и чувствую еще один легкий контакт со своим сознанием — Ксандера. Не такой, как у Септы, — глубже, загадочнее, интенсивнее.

Надеюсь, что так. Он просеивает, сортирует мои воспоминания тех недель и месяцев, пока его не было, но на это много времени не нужно: здесь мало что происходит.

«Тебе грустно оттого, что я так думаю?» — удивляюсь я.

«Я хочу помочь тебе. Хочу, чтоб ты была счастлива».

«А я несчастна? — Это озадачивает меня. — Что означает счастье?»

Теперь он опечален еще больше. Мысленный контакт прерывается.

— Может, попрактикуемся вместе? — говорит он вслух.

— Ладно.

Мы садимся на пол. Глаза закрыты. Дышим, сосредотачиваясь на работе легких: они расширяются, медленно наполняются воздухом; потом воздух так же медленно выходит. Еще и еще. Его сознание каким-то образом присутствует во мне, хотя больше не контактирует с моим, так откуда же я знаю, что оно там?

Прими мысли. Дай им пройти через тебя. Дыши.

Он остается надолго, и я чувствую себя словно в каком-то трансе — расслабляюсь и забываю, что не должна думать. «Теперь я счастлива?» — спрашиваю его и тут же начинаю извиняться за потерю концентрации.

«Все в порядке, — отвечает он. — И ты уже на пути к счастью».

Но сам он отнюдь не счастлив. Он печален.

8

ШЭЙ

— Ксандер и Септа передают свои извинения, им необходимо заняться кое-какими делами. Они вернутся во второй половине дня. — Женщина в дверях застенчиво улыбается. Я знаю, что ее зовут Персефона, и она предпочитает, чтоб ее называли Перси. Ей, наверное, немного за двадцать. После вчерашнего единения со всеми в общине я обнаруживаю, что знаю их — и не только имена. Если я сосредотачиваюсь на ее открытом лице, мое сознание заполняют подробности, и не какие-нибудь скучные вроде размера обуви или отметок в школе, а более глубокие. Она поэтесса и занимается ботаникой; поет песни растениям в оранжерее, чтобы те быстрее росли.